Человек из тени - Страница 29

— Откуда тебе знать? — огрызаюсь я и запрокидываю голову при новой схватке.

Я матерюсь так, как не материлась никогда в жизни. Кощунственно, грубо, даже байкер устыдился бы. Пахнет кровью и газами, которые выходят из меня, когда я тужусь. Какая уж тут красота? Мне хочется поубивать всех. Затем боль и давление усиливаются, хотя мне казалось, что такое невозможно. Я чувствую жуткое головокружение и продолжаю самозабвенно материться.

— Еще разок, Смоуки, — говорит доктор Чалмерс, стоящий между моими ногами.

Затем булькающий звук, боль, давление, и она выскакивает. Моя дочь является миру, и первое, что она слышит, — это отборный мат. Потом тишина, затем звук, будто что-то режут, и потом еще звук, который сразу заставляет забыть о боли, злости и крови. Время замирает. Я слышу, как плачет моя дочка. По ее плачу можно судить, что она так же сердита, как была я несколько мгновений назад, но это самый замечательный звук, какой я когда-либо слышала, самая прекрасная музыка, чудо, которое я даже не способна вообразить. Мне кажется, что сердце мое должно перестать биться. Я слышу этот звук, смотрю на мужа и начинаю рыдать.

— Здоровая девочка, — провозглашает доктор Чалмерс, а медсестра тем временем обтирает Алексу и заворачивает в пеленку.

Доктор выглядит потным, усталым и довольным. Я люблю этого человека, которого хотела ударить всего несколько минут назад. Он часть свершившегося чуда, и я ему благодарна, хотя никак не могу перестать реветь, чтобы вымолвить хоть слово.

Алекса родилась вскоре после полуночи среди крови, боли и мата.

Умерла она после полуночи, словно ушла во мрак, из которого пришла.

Я прихожу в себя. Я все еще в палате Бонни. Надо мной стоит Дженни. У нее испуганный вид.

— Смоуки? Ты в порядке?

Во рту пересохло. Щеки готовы растрескаться от соли слез. Я в ужасе. Бросаю взгляд на дверь. Дженни качает головой:

— Здесь больше никого не было. Хотя я бы обязательно кого-нибудь позвала, если бы ты быстро не очнулась.

Я судорожно хватаю ртом воздух. Такое глубокое, прерывистое дыхание всегда следует за приступом паники.

— Спасибо. — Я сажусь на пол и обхватываю голову руками. — Ты прости меня, Дженни. Я не знала, что такое может случиться.

Она молчит. Смотрит на меня печально, но без жалости.

— Не беспокойся.

И больше ничего. Я сижу на полу, хватаю ртом воздух и понемногу успокаиваюсь. И тут я кое-что замечаю. И как во сне боль моментально уносится прочь.

Бонни, повернув голову, смотрит на меня. По ее щеке катится слезинка. Я встаю, подхожу к кровати и снова беру ее за руку.

— Привет, солнышко, — шепчу я.

Она молчит, я тоже больше ничего не говорю. Мы просто смотрим друг на друга, и слезы катятся у нас по щекам. Ведь именно для этого они и нужны, слезные железы. Чтобы душа могла кровоточить.

12

Жители Сан-Франциско водят машины почти так же, как и жители Нью-Йорка. Дороги не слишком загружены в это время суток, и Дженни занята энергичными переговорами с водителями других машин, которые вместе с нами возвращаются в полицейское управление. Воздух наполнен автомобильными гудками и проклятиями. Мне приходится зажать одно ухо пальцем, чтобы слышать Келли, с которой я разговариваю по сотовому телефону.

— Как там техники?

— Они молодцы, лапонька. Настоящие молодцы. Я прошлась по всему частым гребнем, но, я думаю, они ничего не упустили с технической точки зрения.

— Полагаю, они ничего не нашли?

— Он был очень осторожен.

— Ну да. — Я чувствую, как накатывает депрессия, стараюсь отодвинуть ее. — Ты с другими связывалась? Что-нибудь от Дамьена?

— Пока у меня не было времени.

— Мы уже почти доехали до участка. Продолжай делать то, что делала. Я свяжусь с остальными.

Она недолго молчит.

— Как девочка, Смоуки?

Как девочка? Как бы мне хотелось иметь ответ на этот вопрос. Но у меня его нет, да я и не хочу разговаривать об этом прямо сейчас.

— Она в плохом состоянии.

Я отключаюсь, прежде чем она успевает ответить, и смотрю в окно машины на мелькающий мимо город. Сан-Франциско представляет собой путаницу пологих холмов и улиц с односторонним движением, агрессивных водителей и тележек. Но есть у него, должна признать, своя туманная прелесть, своя неповторимость. Это смесь культуры и декаданса, быстро движущаяся либо к закату, либо к успеху. В этот момент город не кажется мне таким уж уникальным. Еще одно место, где произошло убийство. Такова уж особенность убийства. Оно может произойти на Северном полюсе или экваторе. Убийцами могут быть как мужчины, так и женщины, как молодые, так и старые. Их жертвами могут стать грешники или святые. Убийство вездесуще, и его адептов легион. Сейчас меня переполняет тьма. Ничего белого или серого, только полная угольная чернота.

Мы подъезжаем к участку, и Дженни выворачивает на более или менее свободную парковку, принадлежащую полицейскому департаменту. В Сан-Франциско с парковкой беда. И да поможет Бог тем глупцам, которые рискнут занять эти свободные места.

Мы входим через боковую дверь и идем по коридору. Алан сидит в офисе Дженни вместе с Чарли. Оба полностью погружены в лежащее перед ними досье.

— Привет, — говорит Алан и окидывает меня оценивающим взглядом.

Я делаю вид, что не замечаю этого взгляда.

— Что-нибудь от других слышно?

— Со мной никто не разговаривал.

— Тебе что-то удалось нарыть?

Он качает головой:

— Пока нет. Хотелось бы мне сказать, что местные копы никуда не годятся, но, увы, они молодцы. Детектив Чанг командует дисциплинированной командой. — Он щелкает пальцами, смотрит на Дженни и улыбается Чарли. — О, простите, я имел в виду и ее верного оруженосца.