Человек из тени - Страница 4

Он выжидательно смотрит на меня. Я знаю, что он ведет к чему-то. Доктор Хиллстед никогда просто так не болтает. Поэтому я задумываюсь.

— Мне кажется, вы умеете добиваться результатов. А дело всегда больше ценится, чем слова, во всяком случае, в моей работе, — говорю я.

Он снова слегка улыбается:

— Верно. У меня есть результаты. Я этим не хвастаюсь и не хлопаю себя одобрительно по плечу, перед тем как лечь спать. Но это так.

Сказано спокойно, с уверенностью настоящего профессионала. Я могу это понять. Скромность тут ни к чему. В тактической ситуации, когда вы спрашиваете человека, насколько хорошо он умеет управляться с пистолетом, вы хотите услышать правду. Если человек лжет, вы должны это знать, потому что пуля убивает лжеца так же быстро, как и честнягу. Вы должны знать правду о сильных и слабых сторонах человека, когда работаете с ним. Я киваю, и он продолжает:

— Это главное в любой военной организации: получить результаты. Вас не удивляет, что я считаю ФБР военной организацией?

— Нет. Ведь идет война.

— Вы знаете, с какой главной проблемой всегда сталкивается военная организация?

Мне становится скучно, я ерзаю.

— Нет.

Он недовольно смотрит на меня:

— Подумайте, прежде чем ответить, Смоуки. Не пытайтесь увильнуть от ответа.

Пристыженная, я задумываюсь. Затем отвечаю:

— Мне кажется… личный состав.

Он указывает на меня пальцем:

— Бинго. А почему?

Ответ мгновенно возникает в моей голове, как часто бывало, когда я работала над делом, когда действительно думала.

— Из-за того, что мы видим.

— Угу. Частично верно. Я называю это: увидеть, сделать, потерять. То, что вы видите, то, что вы думаете, и то, что вы теряете. Эдакий триумвират. — Он показывает мне три пальца. — Работая в органах правопорядка, вы видите самое худшее из того, на что способно человеческое существо. Вы делаете то, чего не должен делать человек, начиная от осмотра гниющих трупов до убийства людей. Вы многое теряете, иногда неосязаемые вещи, вроде наивности и оптимизма, а порой вполне реальные — напарника или… семью.

Он смотрит на меня, и я не могу понять, что означает его взгляд.

— Вот здесь как раз и появляюсь я. Я здесь из-за этой проблемы. И именно она мешает мне выполнить свою работу так, как она должна быть выполнена.

Теперь я не только удивлена, но и заинтригована. Я смотрю на него, призывая продолжать, и он вздыхает. В этом вздохе, похоже, свои «увидеть, сделать, потерять». Я пытаюсь представить себе других людей, сидевших в этом кресле напротив него. Другие горести, рассказ о которых он выслушивал и уносил домой.

Я смотрю на него и представляю картину «Доктор Хиллстед дома». Я проверила его в общих чертах. Никогда не был женат, живет в двухэтажном доме на пять спален в Пасадене. Ездит на спортивном седане «ауди», видимо, доктор любит быструю езду (хоть какой-то намек на личность). Но все это голые факты. Из этого нельзя понять, что он делает, после того как удаляется в свой дом и закрывает дверь за собой. Он из тех холостяков, которые пользуются готовыми ужинами, подогретыми в микроволновках? Или он жарит стейк и потягивает красное вино под музыку Вивальди, сидя в одиночестве за идеально накрытым обеденным столом? А еще может статься, что он приходит домой, надевает туфли на высоких каблуках, раздевается догола и занимается домашними делами в таком виде — волосатые ноги и прочее.

Мне нравится эта мысль, я в душе посмеиваюсь. Теперь я никогда не упускаю случая хоть немного посмеяться. Затем я снова сосредотачиваюсь на его словах.

— В нормальный мир человек, который прошел через то, через что прошли вы, никогда не вернется, Смоуки. Если бы вы были обычным человеком, то старались бы держаться подальше от пистолетов, убийц и мертвецов. Но с вами все наоборот. Моя задача распознать, могу ли я помочь вам ко всему этому вернуться. От меня ждут именно этого. Взять израненную психику, вылечить и послать в бой. Звучит мелодраматично, но это так.

Теперь он наклоняется вперед, и я ощущаю, что мы приближаемся к концу, к тому, ради чего он начал этот разговор.

— Вы знаете, почему я согласился? Хотя знаю, что посылаю человека туда, где он уже так сильно пострадал? — Он замолкает. — Потому что этого хотят девяносто девять процентов моих пациентов. — Он снова щиплет себя за переносицу и качает головой. — Мужчины и женщины, с которыми я работаю, перенесшие глубокую психическую травму, хотят, чтобы я их подлечил, чтобы они снова могли участвовать в битве. И истина заключается в том, что вне зависимости от того, что движет такими людьми, как вы, в большинстве случаев они нуждаются именно в этом — вернуться. Иногда все получается. Но часто они спиваются. А иногда кончают жизнь самоубийством.

Когда он произносит последние слова, меня охватывает приступ паранойи: мне представляется, что он читает мои мысли. Я не имею понятия, к чему он ведет. Из-за этого я чувствую себя неуверенно, некомфортно. И это меня раздражает. Мой дискомфорт чисто ирландского происхождения, я унаследовала его от матери: если я злюсь, то обвиняю в этом кого угодно, только не себя.

Он протягивает руку к левой стороне стола, берет толстую папку, которую я до того не замечала, и открывает ее. Я скашиваю глаза и с удивлением читаю на папке свое имя.

— Это ваше досье, Смоуки. Оно у меня уже некоторое время. — Он листает страницы и вкратце излагает содержание: — «Смоуки Барретт, год рождения 1968-й. Пол женский. Степень в криминологии. Принята на работу в Бюро в 1990 году. Окончила курс в Квонтико первой в классе. В 1991 году участвовала в расследовании дела „Черный ангел“ в Виргинии в качестве администратора». — Он поднимает на меня глаза. — Но вы ведь не ограничились наблюдательными функциями, верно?